Д. КИФИРОВ

САДИЛОСЬ СИНЕЕ СОЛНЦЕ ПУСТЫНИ

Посвящается немногим

«Не так все зто, потому
что все это не так».
(малоизвестный философ, 20 век)

1. Эй! 3ухра! Епрст... Ты что, оглохла, старая?! Зухра! – Кричит со двора в узкую щель двери средних лет мужчина с азиатским разрезом глаз - Узукбай Рахманкулов. Из глубины двора слышится бряцанье, стук посуды, мисок и легкое шебуршание:
- Че орешь? Индюк напыщенный! Чего надоть?
- Жена, ить-тить-тя, пожрать собери. Еду сегодня к Галигасхару. На дальнее пастбище. Сейчас еду. Живей давай... Что? А, недолго пробуду - завтра к вечеру глядишь, и вернусь. Лепешек побольше наклади! Нет, дура, это-то зачем! Чего говоришь? Да нет же, сказал ведь! – Узукбай развалистой походкой сходит с крыльца, подбирает мимоходом, лежащую в неположенном месте, щепку и шумно втискивается в сарай, неказистую деревянную постройку. Поскрежетав там пару минут, он выходит, бережно неся в руках старое, потертое временем кожаное седло со следами былой инкрустации. Щедро раздавая пинки налево и направо беспрестанно и во множестве путающимся под ногами домашним овцам, Узукбай пересекает двор и выгоняет из стойла древнее животное неопределенного цвета. Седлает его и взнуздывает. Животное протяжно зевает и незаметно чешет копытом за левым ухом. Рахманкулов лихо вскарабкивается в седло. Животное, судя по давно атрофированным, но все-таки мужским половым органам, ненавязчиво отвисающим в раз и навсегда природой определенном им месте, оказывается жеребцом. Жеребцом колхетинской породы, который недовольно морщится, негромко игогочет и нехотя трусит мелкой рысью по периметру двора. Рахманкулов неуловимым натягиванием вожжей притормаживает это ископаемое копытное в нескольних сантиметрах от парапета крыльца.
- Эге-гей! Жена! Жена-а!!! Еклмн! Где ты там?!
Дверь открывается:.На пороге возникает чудным мгновением молодая, грудастая цветная вся, женщина:
- Ну, чего ты кричишь? Чего кричишь. Слышу я-чай. Вот, возьми, все изготовила, - женщина протягивает ружье и залатанный холщевый мешок со снедью и боеприпасами, - куда собрался-то на ночь глядя? Ехал бы себе поутру. Без тебя уж Галигасхар ну ни как не обойдется...
- Сам знаю чегой мне делать молчи, дура!- потом более миролюбиво:
- Волки,суки... Опять объявились. Вчера старый Тукай-ага, говорит, видел. Возле Тамархунова переката. Совсем близко подошли... Помнишь красножопого Камаюка? Помнишь? Ну что в прошлом годе один за ночь у Габдуха Кривого двенадцать овец задрал. Его видел Тукай. Вот, ,еду туда... неспокойно мне что-то, женщина, ох, неспокойно. Мало моего доверия Галигасхару. Молод еще, сосунок. Ведь не уберегет стадо, засранец. Ладно, ехать надо. Засветло б успеть... - Узукбай трогает узду, -Пmла, родимая, - и животное ,совместно с чертыхающимся про себя седоком, рвет галопом со двора прочь - туда, где расстилается безбрежно-необъятная степь.
Женщина некоторое время смотрит им вслед. Когда последнее облачко пыли, взбитой ускакавшим скотоводом, оседает на исходную позицию, слабая, едва заметная улыбка перекашивает женские уста. Хлопает дверь, Зухра растворяется в полумраке жилища. Напуганные было зычным узукбаевским фальцетом разнообразные хозяйственные овцы, постепенно извлекаются из спасительных убежищ, наполняя собой скудные метры приусадебного участка, со вкусом поедая одиночные стебельки соломы и собственный кал. Тихо темнеет. За оградой гудит мотоцикл...

2. Приборы, как всегда, не врали. Григорий Крупко завершает вечерний профилактический осмотр корабля.
-Так... нормальненько... и снится нам на-на-на-на на-а на-а-а-на... не эта ледяная... а это еще что такое? Ага, ага-ага! Ясненько мне все... это сюда, этот рычажок на место давим на кнопочку... хорошо... Григорий оттолкнулся от пульта с приборами и, грузно помахивая ногами, перелетает к письменному столу, откуда извлекает засиженный мухами бортовой журнал.
-За-апиmем,- он задумался, машинально стряхивая со страниц присохшие хлебные крошки, засунув карандаш до половины в ухо,- значит, это… заводил по бумаге,- температура... за бортом... ага есть! В эту табличку пишем, - следует пятиминутное кряхтение, Григории откладывает тетрадь и любуется своими каракулями издалека.
-Вот славненькая кривая вышла!.. Ну-с, сверим показания... Тэ-э-эк... вчера... третье февраля. Сегодня сто двенадцатые сутки пошли... Как там Ирочка? Хотелось бы знать... хотелось бы... да, графики без изменений. Hу все, - он захлопывает журнал.
Григорий думает о жене своей, Ирине. Тоскливо улыбается, морщится - до очередного сеанса онанизма по плану, составленному Центром Управления полетами, оставалось три дня. А неплохо бы... НЕТ! Не думай космонавт Советского Союза, однократно его герой Григорий Крупко такие стремные мысли. Каждая капля твоей естественной спермы должна быть израсходована прежде всего в чисто научных целях, на благо Родине!
Григорий грустно вздохнул и повернулся иллюминатору. Вдали, за долгие сотни безжизненных километров светилась нежным ультрамариновым светом карликовая планетка - Земля в сетке 6ледно-молочных дымчатых образований... Милая-милая далекая и близкая, родная Земля.
Детство, березка с обломанной им в хулиганском порыве верхушкой...
Лес в туманной дымке... сеновал. Стога и скирды... запах свежескошенных трав. Машка Востроухова. Короткие, светлые летние ночи... Город. Давка, копоть, суета. Институт. Чертежи, чертежи... без сна, без мыслей... Самолеты, небо в стеклышках гермошлема... комиссии, испытания... и опять комиссии... Барокамера, 6есконечная 6арокамера. И Байконур... И Ирка, жена. Григорий вновь начал думать то, о чем заставлял забывать себя все эти месяцы на орбите. Радость возвращения, долгожданная ночь. После полетов Гриша еще часто ловил себя на том, что порой, спрятавшись в темноте от жены, онанировал втихаря. Космические привычки крепко вошли в жизнь...
Григорий отвел глаза от вводящей в искушение планеты. Мерцающая темь всепоглощающего пространства, растворяющего корабль во мраке, всасывала в себя взгляд космонавта. Казалось, кто-то огромный и невидимый прислонил к иллюминатору черный квадрат Малевича, слегка забрызганный фосфоресцирующей краской. Холодное спокойствие и тишина. Звенящая тишина. Космос… где нет ни времени, ни расстояний, Только вечность.
Григорий растекался в блаженной расслабленности перед лицом Матери-Вселенной, доброй и непонятной, изрезанной морщинами туманностей и астероидных дождей…
Внезапно он улавливает за спиной слабое шевеление воздуха. Кожей чувствует – что-то не так. Струйки пота стекают медленно с шеи, между лопаток и дальше, вниз по впадинкам позвонков. Резко оборачивается – и возглас изумления не сумел прорваться сквозь плотно сжатые зубы его враз онемевшего рта. Что это – чудовищный сон? Или я сошел… не может быть! как! как она сюда… В широко разверзнутых зрачках Гришиных глаз отражается странное живое существо – женщина. Невозможно! Нагая, словно выточенная из белого мрамора, женщина невозмутимо и без всякого стеснения парящая просторно. Состояние невесомости позволяло ей, вращаясь, принимать такие бесстыдные положения и производить такие движения! что у Григория захватило дух и он онемел вторично.
Это походило на плод больного, извращенного воображения. Такое Крупко мог позволить се6е лишь в своих порнографических фантазиях. Девять лет он прожил с Иркой, но свою жену в таких! позах и представить не сумел 6ы, все у них 6ыло по стандарту.
Естественным третьим чувством, после страха и изумления, которое испытал героический космонавт, было жгучее животное желание. Некоторое время он борется с собой. Можно ли хотеть то, что ломает все его понятия, то что, мысля категориями физики, математики и еще бог весть чего, не имеет права существовать в действительности? Но прочь логику! Обнаженная, изящная женщина. Призывно-выnyклые груди с набухшими созвездиями сосков... Григорий отталкивается, летит, касается бархатной, чуть влажной кожи. Так близко... Она резко отпрянула и он больно врезался головой в перегородку. Женщина, как бесплотное сновидение, просачивается сквозь толстенную стенку корабля. Он видит ее по ту сторону иллюминатора. Она летит в вакууме, удаляется не оглядываясь. Вскоре лишь ее лоснящийся зад отражает мягко льющийся свет звезд. Но и он теряется во мрачной 6езпроглядности космоса... Григорий тупо висит в отсеке, покачивая головой и что-то бестолково напевая себе под нос...
Космос ехидно и хитро улыбался ему в лицо. Григорий Крупко, Космонавт Советского Союза, тихонько онанировал... Ничто не нарушало навеки установленного порядка во вселенной...

3.- Хой! Мургунда нургунда-а! Кыр мын дыр курду-ун ку-урды! Хо-о-й! Карманчар нири кy-ура-а! Кильманда-а жоляб секты-ым! - едет на своем верном спутнике скотовод Узукбай Рахманкулов. Промеряет изношенными копытами коняга трудные, длинные степные километры к дальнему урочищу Кюмулькай, возле которого раскинулось сочное пастбище горных трав. Сидит близ костра юный чабан Галигасхар, бродят рядом, мемечут чего-то по своему колхозные овечки. Где же Узукбай? Скоро, скоро свалится он с лошади, разомнет отекшую поясницу, поздоровается невнятно и степенно присядет к пылающему костру - курить, привычно набив тру6ку, вдохнув дыма от прыгающей в руках головешки, вести неторопливые беседы, обжигаясь, отхле6ывая из пиалы терпкий чай, да слушать краем уха, не волнуются ли где овцы, не бродит ли где поблизости старый Красножопый Камаюк - гроза окрестных стад. Скоро, скоро уже...
- Кильманда-а-а!!! Кильманда жоляб сектым! - а пока едет Узукбай, переступает по пыльной дороге подковами конь. Едет, песни кричит, быстро время летит.
А кругом простирается необъятная древняя степь. И не видно ни конца, ни краю этому девственному простору. Где-то невообразимо далеко, где-то там, где молчаливо темнеет гранитная громада горизонта, степь незаметно для взгляда, переходя в небо, нависающее тусклым, серым монолитом, сливается с ним в единое целое. Многие сотни, тысячи лет назад здесь еще бродили дикие стада озабоченных кочевников-скотоводов. Ничто не изменилось с тех пор. Тот же песок - мелкий, сыпучий, та же трава, степная трава - по прозвищу ковыль. Тихо. Только стук копыт. Только монотонно-тягучая песнь Узукбая. И только столетиями стелется везде, куда глаз не кинь, бескрайняя, однообразная степь. Так было всег...
Но чу! Что такое? Навстречу Узукбаю неторопливым, размеренным шагом, оставляя за собой качающийся след ковыля, приближается человек. Необычный, несвойственный для этих мест его внешний вид поражает скотовода. И действительно - Человек одет в старый, грязно-синий махровый халат с прожженными в нескольких местах полами. Халат накинут на голое тело. Макушку венчает доисторический ночной колпак с кисточкой на конце, из-под коего произрастает густой, давно немытый, вольный волос. Подбородок ощетинился многодневной порослью. Левой рукой Человек сжимает замызганную кружку с откусанными краями. Из кружки доносятся кофейные испарения. Пальцами этой же руки он переминает дешевую сигарету ту с фильтром. Иногда приостанавливается и, смакуя, делает маленький глоток из кружки, и потом - такую же маленькую-маленькую затяжечку. Другой рукой Человек обхватил трубкой свернутую центральную газету.
Человек не читает. Он смотрит куда-то вдаль, сквозь Узукбая, не замечая его. Человек напевает про себя:
- Травы, травы, травы не успели ат росы тарарара согнуться, только эти тарата на-апевы… - местами полы халата отгинаются, обнажая зеленые, застиранные до дыр, семейные трусы.
- Я сиводня до зари cтан-ну! По широкому тата полю! Тарата тата тата сталось… - Человек идет прямо на Узукбая, явно не принимая его зa препятствие. Узукбай потерян, озадачен. Врос в седло и не в силах ни то что пошевелится был, а даже и сдержать накопившиеся в животе газы ,которые словно-6ы дожидались именно такого подходящего момента, чтобы шумно, с гулом вырваться наружу. По степи пронесся оглушительный, все сметающий на своем пути, пук. Человек и на это не отреагировал. Все так и шел. Ближе и ближе. Запах, однако, вывел Узук6ая из оцепенения:
- Эй! Кто такой? Куда идешь? Чего делаешь тут? А?
Человек безмолвствовал. Просто шел.
- Слушай! Ты кто? Спрашиваю тебя! Че малчишь?! Отвечай что-нибудь! Кто ты? А-ле!!! Слышишь? - Человек идет:
- Я сегодня не такой кэ-эк вчера! Таратата таратата тата! Искадрон моих мыслей тата! Мои мысли - мои тарата!!!
- Мне чудится, наверное. Это мираж… - лихорадочно думает вслух Узукбай.
- Эй! Куда! Куда прешь! Ты же на меня прямо прешь!!! Эй!
Человек обходные маневры производить явно не собирается и Узукбай, видя, что дальнейшее одностороннее перепирательство глупо и безнадежно, дергает повод, втыкает каблуки кирзовых сапог в облезлые бока лошади. Но конь не меньше хозяина оказался неподготвленным к непонятной встече в степи и просто убит неповторимым колоритом Человека – прикован к земле, разинул рот и лупит-лупит шарами-фарами.
- Стой! Куда прешь! Ты ослеп что ли?! – Пути Человека и скотовода неизбежно пересекаются – Человек подходит, Узукбай чувствует его теплое дыхание на лице, и проходит сквозь него и лошадь, как сквозь какую-то бесплотную студенистую массу, устремляясь все дальше в степь. Узукбай долго смотрит ему вслед, забыв, кто он и куда ехал. Страшно кричит ворона. Узукбай подскакивает и колотит конягу по выступающим ребрам:
- Шайтан! Шайтан!!! Прочь! Прочь! Ай, шайтан, шайтан!
Конь пугается, с места рвет в упор. Скоро оба они – чабан и конь, растворяются в занавеси пыли.
…А человек все идет. Его долговязая, нескладная фигура нелепо смотрится в виду просторной скучной равнины. Словно он занесен сюда из другого, иного мира. Странный, странный Человек. Он идет. И события, наваливающиеся на него со всех сторон, ни коим образом не загружают его.

4. Незаметно, помалу степь переходит в пустыню. Все реже встречаются отдельные островки чахлой травы. Все чаще - сухие крючья саксаулов. Вскоре песок заполняет все необозримое пространство. Ветер гоняет с места на место мелкие барханы. Ни звука. Только песчинки издают едва слышный шелест при трении друг о друга, да щебечут нaceкомыe игривые брачные призывы...
Старая гюрза Укая только что плотно отужинала нерасторопным тушканчиком и лежит, комфортабельно свернувшись клубком, греет peвматичные кости. Блестит чешуйчатая кожа. Укая посвещает послеобеденное время воспоминаниям. Детство ,березка с обломанной ею в хулиганском порыве верхушкой... лес в туманной дымке... Сеновал… Машка Востроухова, короткие све... Чего-чего?! Какие такие короткие? Что за лес? Машка… Клинит меня, что ли? Эх, старость, старость... Надо же! Не так все: помню - мама. Обвила нас всех своим прохладным, скользким телом, а сама так ласково-ласково смотрит... Или нет, она приползла, измученная... мы долго были без пищи. Жаркое лето двaдцaть третьего... Многие тогда... глаза гюрзы подернулись пеленой и скупая старческая слеза умыла песок, -да-а она приползла и отрыгнула нам питательную кашицу. Кажется, это была мышь. Скудная пища. Но боже, боже мой никогда, никогда после ни одна такая мышь не доставляла мне Такого! удовольствия какое я испытала тогда... Ни с чем не сравнимо... мама! Как она любила меня... А какое было время, да,такое не забывается... А сейчас? Тьфу, что говорить... И скирды. Машка Востроухова. Короткие, светлые летние... А-а! Ч-черт! И что это на меня находит иногда? - Укая устало прикрывает веки.
Из полусонного забытья ее выводит слабое содрогание земли, легкий шепот шагов приближающегося к ней Человека. Укая потягивается, зевает и приподнимает голову. Не одного такого она познакомила с неотвратимостью своего острого жала, не одному с материнским участием помогла познать смерть - единственную истину. Она была не злая тварь, эта старая Укая. Лишь чье-то орудие приобщения теплых, живых существ к высшему таинству смерти. Все было честно: вот она - полная зряшных сомнений глупая жизнь и - покой, вечность, ничто - благость близкой смерти. Ничтожные люди. Они не хотели умирать. Они боялись ее, до6рую, ласковую смерть, которая милостиво даровала им освобождение. Впрочем, выбор укая оставляла всегда за собой. Она убивала не ведая жалости. Так надо...
Гюрза посмотрела на подходящего Человека. И этому что-то нужно, идет... Бросаться на него не хотелось - разморило после сытного ужина. Укая подтягивает мышцы в тугие, дрожащие связки. Что ж, я должна это сделать. Ведь я могу ему помочь.
Человек проходит совсем близко и неловко наступает змее на хвост. Блестит напряжением вытянутое тело - Укая обвилась вокруг ноги и тыкает жалом - раз, другой, третий. Человек в судорогах не умирает, он идет не задержав даже шага. Ничего не понимая, Укая крепко нepвничaeт и туже вяжет кольца на ноге. Он идет не замечая. В песок летит докуренный бычок. Змея кусает уже не переставая. Из ранок сочится кровяка.
Укая начинает сходить с ума. Ее хвост мешает eму идти и он шире ставит ноги. Он думает свое, спокойное и безмятежное. Он улыбается. Бычок сигареты испускает последний столб зловонного дыма и гаснет.

5. Человек в домашнем халате, окольцованный змеей, идет по песчаным барханам. Его фигура бросает длинную, уродливую тень на иссохшую землю. Пустыня на исходе дня. Огромная, засасывающая гладь на фоне маленького, несуразного человечка. Это выглядит неестественно. Но следы, оставляемые им на песке, не заставляют его сомневаться в реальности происходящего.
Гюрза дремлет, прижавшись щекой к его голой ноге. Человек разворачивает газету, бегает глазами и бормочет вслух сам себе:
-Ага. Ну что там пишет пресса. О программе... по решению... Taк-так... выносится на общепартийную... жопа какая!... О! Практика при чего-чего?- а! Практика при-ва-ти-за-ции. Это еще чего такое? Приватизации - выдумал же ктo-то! Ну-ну... Согласитесь, выкуп предприятия людьми, в той или иной мере... так посчитали и работники Йошкар-олинского ...Ну да бог с ними... Посчитали, согласились. Нормально. Дальше. Экономическая хроника. Ну-ну…
Укая разбужена его негромким голосом, спросонок выпускает жало и - все вспоминает. Теснее прижимается к ноге. Словно неведомые гипнотические нити связали ее с Человеком. Что же произошло? Укая ломала голову, не в силах разжать колец, зачарованная и обалделая. А Человек перелистнул страницу. Буквы плавно переходили: в звуки:
- ...программа Коммунистической партии... коммунисты отчетливо сознают ...а мне в попу не уперлось... ничего интересного... о! Тревожное слово. Занятная статья, кажись. 3аговор против любви называется. Опять про проституток наверное... Это было поколение, которое идя на войну, как Зоя Космод... Почтенная завязочка! Образ девушки... милосская... особая любовь... Хе-хе! Павка Корчагин... Павка какой-то... когда же про проституток... Ага, вот: порнография вошла не только... не, не то...Так, так-так… ничего о проститутках... Нет сердца, нет любви. Хо! Беда прям... Ариадна Жуковa написала. Обыкновенно. Старая дева какая-нибудь. Моралистка хренова... Bo-о! Ночь. Улица! Фонарь!! Аптека!!! - Укая вздрогнула, - Безсмы-ысленный и тy-усклы-ый... Свет!!! Про Блока. Что там... Блок вышел... Спокойный… выговаривая каждую... что же ты потупилась... Ага, стихи. Что же ты потупилась в смущеньи. Посмотри как прежде на меня… Я смотрю добрей и безнадежней на простой и скучный путь земной... да-а.
Внезапно Человек замогильным голосом орет:
- Как! Тяжко! Ме-ертве-ецу-у... Среди людей! Живым! И стpaстным!! при-тво-ря-ться...
3мея, было задремавшая, подпрыгивает всем телом. Беспокойный какой... А Человек сморкается при помощи пальцев. Шарит в кармaнax - на свет божий извлекаются спички и мятый, вонючий чинарик. Прикуривает. Засим обратно утыкается в газету и продолжает движение вглубь пустыни. 3астоявшийся воздух поколебался легкими порывами ветра Худая, переваливающаяся фигурка еще долго-долго маячит среди барханов.
Ветер крепчает и вскоре брошенная Человеком скрюченная спичка теряется в низко стелющихся песочных крупинках.

6. Все смешалось, завернулось в невиданную спираль и понеслось бешеным водоворотом, бесноватая материя беззвучно выплеснулась в ничто и сжалась в плотный, микроскопический комок судорожных нервов. Полумрак высветляли резкие ярко-голубые вспышки. Несуществующее мятежное вещество мучительно расслаивалось, разбухало, заполняя собой зияющюю бездну.
Огромные лиловые пупыри вздувались и лопались, чмокая, на бесформенной поверхности разгульной массы. Взрыв...
Укая грезила, убаюканная монотонным раскачиванием и голосом Человека, путешествующего по газетным страницам и неспешно бредущего в неизвестность...
- ...этого года мирных переговоров между' арабами и... 6у-бу-бу-6у-бу... если эта возможность будет упущена... бу-бу... королевства, в мирном и справедливом урегулировании бли... бу-бу-бу... - прорываются до Укаи такие ненужные, но такие успокаивающие слова. Нечеткий ненавязчиво-усыпляющий ритм. Бу бу-Бу бу... и змеиный хвост в такт ему вывивает, тащась, на песке замысловатые иероглифы. Бу бу-бу... Ширк-ширк... Укая грезит...
Ее прошлое врывается к ней в мозг, вытесняет действительность картинами минувшего. Полдень. Песок, теплый, ослепительно переливающий на солнце. И мама, милая мама. Вытянула свое упругое туловище и нежно смотрит на них молодых змеенышей, играющих... бу бу-бу бу... И потом – уже юность - сильный, красивый Гульканар. С дивным... бу-бу бу бу-бу... с дивным, причудливым узором на коже...ее первая любовь... бу-бу бубу... одного И ранением двадцати одного палестинцев... бу-бу... (сколько их было потом, Гульканаров, Шиязов... А я...я была прекрасна... Моя кожа …шине произошла драка со стрельбой. Убит аварец. Около бу-бу... Мое строиное, гибкое тело… бу... стычки арестованы, опро... - плавно струится речь. И так хорошо, так надежно старой Укае, словно очутилась она в своем безмятежном детстве.
Но что еще такое? Монополию пустынного пейзажа грубо нарушает безобразный пивной ларек. Его окружает толпа шумных, озабоченных людей. Жаждут. За людьми наблюдают три нервных и потных омоновца. Поэтому люди покорно выстроились в длинную вереницу. Впереди - два контуженных деда принимают всех за лезущих 6ез очереди и поэтому непрерывно слышен заковыристый мат. Людская шеренга состоит в основном из небритых, опухших мужчин и старушек с пропитыми лицами. Все курят. И любовно прижимают к себе свою тapу. В стороне разместились люди не участвующие в пивной распродаже – пивная мафия - которой присутствие злых омоновцев не дает развернуться на всю катушку. Несмотря на это они в меру поддаты. Рядом стоит закупоренная банка с пивом, но попиленная блядь средних лет никого к ней не подпускает. И синюжная мафия, влекомая желанием пьянящей жижи, промышляет чем придется.
- Эи, мужик! Слушай, отлей литр... Пушки горят в натуре. Выручи, налей, а? У-у, козел бля!
- О! Парень! Па-арень! Иди сюда. Не бойся. Дай пивнуть.
- Да тут пива-то че!
- Па ты че, братве жалеешь? Вон ребята с похмелюги у меня стоят, немного отлей, не морщи жопу.
- Да я не себе взял...
- Ты,гнида,мозга мне не е...
И все в таком роде. В конце очереди притерлись два незаметных юноши и гадают хватит им пива или нет.
- Оценив сложившиеся обстоятельства, мысля конкретно, я могу с уверенностью сказать тебе: я прихожу к выводу… - говорит один, умный студент.
- Эх, пивка бы ща, - мечтает другой, попроще.
Человек со змеею приближается к ларьку.Его никто не замечает.
- В Амман прибыла первая группа арабов, - Человек занят чтением. К разливочному пробирается мужчина в домашних тапочках, драной майке и в трико с провисшими коленями. В руках он держит банку и голую куклу. Крикливый пенсионер обнаруживает его и толкается ,махая тростью.
- Куда лезешь!!! Л-лезешь куд-да! - он готов уже забиться в эпилептическом припадке, но к несчастью, возня у ларька привлекает внимание омоновцев.
- Правительственные войска провели ряд успешных операций...
- Ты! Тебе говорю! В очередь встал, да!
- Ты чего, Леха! Да разве с ними так надо! У-у, падаль! - и OMOHOвец подбегает к мужику и озверело бьет его дубинкой.
- Ат-т, падла!
Глухой звук резинового yдapa.
- Пшол вон! Тебе сказали!
Толкает мужика в грудь. Тот пробивает щуплым телом рваный проход в толпе и, четко следуя заданной траектории, в ее критической точке, встречается с асфальтом. Бaнка с похоронным звоном брызгает стеклом. Но куклу мужик почему-то не выпускает из рук. Медленно, молча поднимается и, словно непонятливый зомби, идет к ларьку, прямо на омоновца. Еще серия ударов и пинков. Омоновец, подкрепляя свои действия отборным матом,отбрасывает наглеца от пивнушки. Мужик снова легко встает и, подняв куклу, подходит к своим дружкам-синякам, что-то несвязно говорит, беспомощно разводя руками. Синь смеется золотыми зубами. Кто-то ловко отрывает у куклы голову и - прикол! - зашвыривает ее в кусты. Вceм весело - ну-ка, бля, ищи! - Мужик тоже немного смеется и лезет в заросли саксаула, ползая на коленях, щупает руками и потом, найдя голову, осторожно присоединяет ее к туловищу... Издалека за ним наблюдает жвнщина, держащая за руку пятилетнюю девочку, ковыряющую в носу когтистыми пальцами.
Омоновцы, было успокоившись, обмениваются между собой ободряющими фразами, но тут замечают Человека в потертом халате.
- А ты куда?! В очередь! - Человек уже возле окна.
Хлобысь! Короткий, отрывистый удар. Человек не чувствует. Он отбрасывает более ненужный клочок макулатуры и, взмахом руки, по сложной кривой, с треском задевает ближайшего омоновца хуком слева в челюсть. Тот падает, горлом обильно и жvтко хлещет кровь. Все столбенеют. Человек прокладывает путь среди толпы и просачивается сквозь стенку ларька, сквозь толстую бабу-продавщицу и следует дальше по определенному ему изначально самой судьбой маршруту. Пиво льется через край. Омоновцы оббегают ларек и стараются задержать подозрительного Человека. Дубинки опускаются налево и направо на его лице, против инструкции, взбухают фиолетовые кровоподтеки. Это не смущает человека. Он уходит неспешной походкой. Омоновцы выдыхаются, падают и зарываются в песок. Призывное журчание пива сильнее. И, оставшись без присмотра, очередь сбилась и рассыпалась на отдельные элементы. И вот у окошка сплошная мясорубка из человеческих тел.
- Васька! дежурку, дежурку передавай!
-Не трожь, падла, куда лезешь!
-Алле! я тебе двадцатку давал...
На труп злополучного омоновца никто не обращает внимания. Его терзают ботинками и окропляют пивом. Труп зловонно гниет и разлагается, обращаясь в прах. Крепчает ветер над пустыней...

7. Крепчает ветер над пустыней и гонит многочисленные песчинки по барханам. Человек идет. Полы его халата победно трепещут. Человека обгоняют сиротливо шуршащие кусты перекати-поля. Небо все более темнеет и солнце едва-едва пробивает лучами стягивающиеся облачные накипи. Человек идет. Ветер играет его волосами, окровавленное лицо задумчиво и непроницаемо. Укая сладострастно дремлет. Пивной ларек далеко позади. Где-то опять доносятся голоса. Расплывчато проступают фигуры семи лиц южной национальности. Они двигаются как картинки в волшебном фонаре и машут руками. Речь становится слышней.
Змея сердито шипит. Обломали, черти, сложившийся покой. Тревожный вообще выдался денек... А тем временем Человек вклинивается в кричащую черную массу и ненароком толкает одного хачика. Тот нахохливается ,восприняв этот факт как национальное оскорбление, и начинает наскакивать:
- Хэ! Щто ти хочищ! Што ти, щякаль такой, мне тут! Хэ-хэ!'Ги мина знаищ? Сэйчас vзнаищ! Хэ-хэ! Што ти хочищ! Хэ. - Но Человек ничего не хочет. Он замкнут и не выходит за границы своего мироощущения. Хачик в нетерпении теребит его за края халата.
- Што ти хочещ! Хэ. Щто тибэ нюжна!! Хэ-хэ. Вэрблют такой.
Другие хачики не ощущают потери бойца и скрываются из виду, заглушаемые воем и сопением ветра.
Маленький потерявшийся айзер еще долго-долго подпрыгивая 6ежит за Человеком и время от времени сквозь ухарский посвист грядущей бури доносится: «Щто ти хочищ! Хэ! Што ти хочищ! Хэ-хэ.» Человека это не трогает, лишь Укая пристально смотрит через прорези глазниц. Затем - стремительный выпад - и беспокойный хачик уткнулся в песок.
...Бледный диск дрожит на туго натянутой нитке горизонта, готовый ежесекундно обрушиться в беспроглядную бездну. А Человек и змея продолжают свой совместный путь туда, где извивается, стонет и мечется пустыня.

8. Ветер уносит песок и обнажает растрескавшийся асфальт. Кое-где начинают попадаться фонарные столбы и чугунные урны. Саксаулы выпускают листья и неумело выдают себя за деревья. Местами, вдоль проступившей из под песка улицы, расставлены все сгущающиеся стайки людей. Зоопарк разнообразных человеческих типов. Разноцветные, бритые, сидящие на земле и ла6ающие неблагозвучные песни - панки со своими жабами. Патлатые, увешанные блестящими по6рякушками, напевающие какие-то системные гимны - хиппи с хиппушками. Все они торчат, смотрят и просто давят сливу, медитируют на потолке, трахаются всяко-попало. Ведутся неторопливые беседы за жизнь. О бухле и о мочалках, об опасных гопниках. Рядом степенно разгуливают кожаные, с печатными перстнями и ключами от автомобилей на пальцах, сорящие толстыми бычками - рэкетмэны и сутенеры, ну и конечно, проститутки. И просто другие люди. Их тоже сколько угодно.
Несколько в стороне, четверо квадратных парней с лицами дэбилов мучают расспросами пятерых хиппов и хиппушек.
- А это че у тебя, волосатый? Дай поносить. Ты че, хиппи что ли? А что это волосы у тебя такие? Это мода такая, да? Как прическа называется? Подстричь его что ли? Ты скажи, ты кто такой? Панк?
- Ну-у не знаю, человек я...
- Ну да! Вот я - человек! А ты кто?
- Не знаю, такой уж человек...
- Какой ты человек! Ублюдок! Вот сейчас кэ-эк въе... Куда?!! Стоять, сука! Ты кто такой? Может ты пидор, а?
Хиппы утoмлены и ищут средств к спасению. Их выручает появление на улице Человека в странном одеянии. Гопники забывают о хиппах и направляются к Человеку дабы удовлетворить возникший интерес.
- Стоять! Стоять, сука, я сказал! - рука с печаткой вылетает навстречу. Человек даже не замедлил шага. Гопота слегка ошалела. Один потирает разбитую и сразу отекшую руку. Человек удаляется. Он проходит меж тусющихся, наступая прямо на фaкающиеся тела, издающие недовольное ворчание. Ему подносят косяк, какая-то вехотка предлагает перепихнуться. Вce остаются без ответа. Квадратные лохи догоняют его и избивают с ожесточением кулаками и головами. Потом в ход идут вывернутые фонарные столбы. Лохов все больше и больше. Откуда-то лезут новые партии. От нечего делать они начинают гонять хиппов и панков. Полетели первые урны. Звон стекла. Жабы пищат. Крики. Панки отбиваются боевыми гитарами и унитазными цепями. Хиппи прячутся, закрыв глаза. Уже и трупы валятся на асфальте. Сутенеры спешно расхватывают проституток и ретируются. Общий бардак, гвалт и неразбериха. Какой-то лох вырывает у прыщавого панка зазевавшуюся проститутку. Панк крепко держится за титьки и бьет лоха ногой по голове. Оратор из ДС пытается направить энергию толпы в нужное ему русло, но сбитый урной, падает и гибнет в сутолоке кипящих ног. Рэкетиры вынимают пистолеты. Реки крови... Человек со змеей продирается дерущейся толпой и незаметно уходит навстречу наступающему песку. За спиной затихает шум побоища. Ветер усиливается. Ревет раненым зверем. Грозная буря вспыхивает с новой, удесятеренной силой, постепенно занося его следы.

9. Огромадный, безразмерный зал с высокими потолками и колоннами белого мрамора. Мягкие кресла. На некоторых креслах посажены дремлющие люди в костюмах тройках, со значками на лацканах. Проходы застелены красными коврами. Вдали - вознесенные вверх - три6уна и президиум. Бархатная портьера глухо опускается и затеняет бюст вождя, установленный за президиумом, с лукавой требовательностью уставившегося в зал. На лице вождя застыла гипсом ехидная усмешка.
На трибуну восходит человек. Кашляет в микрофон. Люди про6уждаются,шумно зевают, устраиваясь поудо6нее. Часто двери в зал приоткрываются и сюда вваливаются жующие опоздавшие. На входе матрос с винтовкой проверяет мандаты и ,сосчитав печати, нанизывает на штык. Человек на три6yне открывает рот. Свист, улюлюканье и топот.
- Товарищи! Товарищи... - звенит в колокольчик,- разрешите мне сказать... .
Свист нарастает. Аплодисменты. На трибуну устремляются яблочные огрызки, винные пробки и шмотья кол6асы.
- Ну нельзя же так, товарищи! Дайте сказать! - председательствующий дергает за веревочку и в высоте потолка гудит царь-колокол...
Тишина.
- Итак, товарищи... итак, разрешите объявить.., - председательствyющий обводит глазами зал. Все молчат. - …объявить внеочередное закрытое заседание комиссии по делам Несовершеннолетних открытым! Спасибо за внимание - выступавший пересаживается на свое место в президиуме. - Сегодня э-э мы должны обсудить... Так. Что? Ничего не слышно? Подключите, пожалуйста, микрофон... Хорошо. Значит. Сегодня мы собрались... э-э... обсудить крайне критическое положение э-э сложившееся... гхм... это, сложившееся значит... ну я надеюсь с повесткой дня вас ознакомили. Тогда у меня все. Давайте откроем прения.
По этой команде у микрофонов, стоящих в зале, начинается оживленная возня:
- Ну-ка не трожь, я уже три дня первым здесь стою!
- А я первым прибежал!
- Уйди, не лезь. Как дам ща!
- Номер четвертый, четвертый...
- Девятый микрофон!
- Номер четвертый, Виктор Бара6ашкин, 145-й территориальный округ. Я всю правду...
- Первый...
- Девятый микрофон, говорит депутат Кисеельков, девятый...
- Первый, я первый, дайте слова!
- ...всю правду сейчас в глаза прямо выплюну вам...
- Товарищи, давайте по существу!
- Первый, первый!
- ИЗбиратели недовольны. Третий день...
- Товарищи, по одному, по одному!
- Первый, первый! Иду на таран! Иду на таран! Первый, первый, первый! Как слышно, как слышно? Прием.
- Я сейчас отключу микрофоны!
- Раз! Раз, один, два! Первый, иду на таран!
Кто-то выхватывает из кармана мeгафoн и начинает сыпать матом.
- Все! Отключайте! А этого горлопана с рупором попросите покинуть помешение.
Щелчок. Депутаты понемногу успокаиваются и рассаживаются по местам. Санитары выносят пострадавших в дебатах. Двое бородатых солдат подталкивают пулеметом человека с мегафоном. Дюжие медработники отлавливают очумевшего депутата, ловко спасающегося от них по стенкам с криками: "Первый, первый, иду на таран!" Наконец он схвачен и торжественно изъят. Установилась тишина.
- Ну что ж, таким образом заключительное слово предоставляется товарищу президенту!- аплодисменты, крики радости со слезами на глазах. Депутаты исчезли, зал заполнен женщинами в строгих черных юбках и кожаных куртках, подвязанные красными косынками. Из президиума поднимается и сходит к трибуне маленький, лысый человечек.
- Дорогие товарищи!- аплодисменты,- Милые женщины! Разрешите мне.., - крики ура ,- ...разрешите мне от имени всего нашего народа и от моего имени лично принести вам горячие поздравления с Новым Днем Календаря! Женским праздником Красной Армии! - с Днем Советской Проституции! Ура! Ура-а-а!!! - гул оваций перерастает в томные вздохи. Женщины уже обнажены и в экстазе коллективно маструбируют. Обезумев, женщины, словно дикие кошки, берут штурмом президиум. Выпуская когти, жадно хватают членов президиума и насилуют. Члены слабо отбиваются. Президент начинает бояться. Он судорожно пытается вырваться из цепких рук, сдирающих с него одежду. Это ему удается. Полуголый, он карабкается по одной из колонн вверх и по тайному люку вываливается на крышу здания. Женщины преследуют его, сладострастно дыша в затылок. Президент потеет. Он в ужасе. Куда деться?! Прижат к краю, внизу - пустота. В отчаянии он выдергивает из ведьминской орды первый устрашающий бюстгальтер и надеется спастись на нем, как на парашюте, плавно спустившись на далекую, безопасную землю. Два огромных купола всколыхнули небо. Но - роковой выступ, контакт... Широко раскрытый рот в беззвучном крике... Тело расплющивается о булыжную мостовую.
Колонна людей с венками траурным маршем приближается к бесформенной плоти, бывшей прежде одним из главных лиц в стране. Заглушаемыe музыкой рыдания. Но чем ближе колонна, тем чаще сквозь рыдания слышится истерический смех. Смех переходит в гомерический хохот.
Опоры потолка в зале под тяжестью проституток не выдерживают, пускают змейки трещин и, надсадно рушатся. Мраморные столбы торчат прямо в небо, переплетаясь с облаками. Дверь, ведущая в зал, падает, и Человек в разодранном, красном от крови халате входит и уверенно ступает по обломкам. Вместе с ним врываются тучи песка и ураганный ветер. Душно.
Снова пустыня…

10. Сержант королевской армии удобно расположился на боку и ест с ножа тушеную свинину, запивая баночным пивом. Верный автомат положен рядом, так, чтобы по боевой тревоге быть готовым через секунду лечь в руку. Горизонт затягивают облака, пророчащие скорую бурю.
Из окопа неподалеку высовывается голова в каске:
- Эй, Джонни, как ты думаешь, сегодня 6удет обстрел или как? Джонни помолчал. Потом значительно молвил:
- А я черт его знает - все в башке перекрутилось, что день, что ночь - стрельба сплошная... и что у них на уме - хрен проссышь. Третью неделю воюем, живого неприятеля в глаза не видели, - думал он, допивая пиво,-Гнием в окопах. И это называется война... черт побери! Сидим в этой дыре 6ез женщин, 6ез нихрена, напиваться не дают...
Молча курит, долго смотрит на горизонт.
- Эй, Джонни, пqrляди! - опять этот настырный сосед справа.
- Ну что там еще?
- Погляди, вон! Видишь? Смотри лучше!
По раскаленному песку в сторону позиций движется странный Человек. Джонни орет приказ остановится на английском и французском языках.
- Он нас не видит, крикни еще.
Кричит еще. Все напрасно. Человек ближе.
- Не понимает он что ли? Стой, стрелять 6уду! - какая-то злость поднялась вдруг из глубинных недр души. И вырвалась наружу. Усталая машина хладнокровно наводит автомат на Человека. За все! Взрезала очередь воздух. Джонни твердо уверен, что все пули попали в цель. Человек же неспешно движется. А-а-а-а!!! Джонни, зверея, выпускает всю обойму по переваливающейся фигурке. Из других окопов стреляют тоже. Трассирующие пули с чавканьем отгрызают у Человека ногу, ту cамую, на которой столь уютно путешествовала стаpая гюрза. Змея, вконец обалдевшая, все ж как-то ориентируется и ползет за Человеком, оставляющим кровавый след, она тоже ранена, и кровь их смешалась. Изрешеченный пулями Человек идет как ни в чем не бывало, смешно переставляя уцелевшую ногу. Джонни с широко открытыми глазами стреляет уже не целясь, в окруживший его плотным, враждебным кольцом воздух. Выстрелы повсюду. Массовый психоз. Грохочут тяжелые орудия. Низко-низко пикируют сверхзвуковые бомбардировщики и сыплют смертельный огонь. Природа, в свою очередь, разражается свирепой бурей. В гуле ветра - вой снарядов. Взвод красноармейцев и матросов выкатывает запряженную быками ракетную установку с ядерными боеголовками. Взвивается в небо хвостатые твари. Очередной снаряд с визгом раскидывает в разные стороны голых, обугленных проституток. Истерика. В огненном вихре гибнут панки, рэкетиры и гопники. Григорий онанирует. Огонь плотнее. Санитарам уже не догнать идущего на таран депутата. Вж-ж-ж-ж-ж-ж!!! Обрушиваются оземь самолеты и авианосцы, нехотя, с усилием взрываясь. Догорает со стоном пивной ларек. Воздух плавится, бюст вождя ехидно гримасничает. Мертвые счастливы своей участью, живые плачут. Мечется в кровавом пожаре скотовод Узукбай Рахманкулов, бок о бок с ним - Красножопый Камаюк. Всех настигают меткие пули. Буря уже не буря - Великий Ураган. Круто темнеет. Пули, независимо от людей, начинают свою жизнь и носятся от человека к человеку, разнося свой смертельный нектар. Солдаты, грузины, президенты, овцы, синяки, пушки, депутаты, проститутки, руки, ноги и песок - все перекрутилось, смешалось в кошмарном маразме в одну кровавую кашу.
Все это завернулось в невиданную спираль и понеслось бешеным водоворотом, бесноватая материя беззвучно выплеснулась в ничто и сжалась в плотный, микроскопический комок судорожных нервов. Полумрак разрывали яркие голубые вспышки. Вещество перестало существовать и, несуществующее, оно мучительно расслаивалось, зап6лняя собой Распахнутую промежность бездны. Взрыв...
В вихре событий Человек теряет свое туловище. Змея сгинула где-то в этом убийственном аде. А голова Человека катится по оплавленному песку, курит и напевает. Катится, дальше, дальше и постепенно сливается с диском уходящего солнца. Садится последнее солнце. Запоздалый, тонкий луч пробивает свинцовую занавесь пыли и, прощаясь, печально освещает пустынный пейзаж. Потом - темнота. Слышно чье-то кряхтенье, вздох облегчения, шелест бумаги, звук спускаемой воды - и тишина...

Содержание ЧЕРНОЗЕМ№3