notall2

* * *

Квадратно–гнездовые стихи, созданные из чужих, своих, неизвестно откуда взявшихся стихов, сконструированные из осколков, запчастей, строчек, четверостиший, отдельных сочетаний слов, смысловых групп, переставленных в произвольном и непроизвольном порядках. Основной период создания – 1990–2000 года. Авторские права на сам метод, его загадочное имя (квдратно–гнездовой) и кучу новодела присваиваю самому себе. Сокращённое обозначение метода – КГМ. Смысл КГ метода заключается в перманентной борьбе с ползучей экспансией вселенской хандры, инерционной скуки, припрограммированного сплина (на хрен не нужно такое добавочное программирование), параментальной энтропии и всякого гипнотического мусора, засорившего все ваши информационные клапаны и коммуникативные отверстия, да и мои тоже.
Сами звукомозговые колебания – “квадратно–гнездовой” – взяты из богатого потаённого дурдомовского фольклора 80-х годов ХХ века, в каковой фольклор я был окунут в 1983 г. не по своей, конечно же, воле. Твёрдым решением косоглазого необычным образом (глаза вразбег, а не к переносице), абсолютно лысого председателя медицинской комиссии центрального военкомата г. Тюмени (может кто–нибудь его ещё помнит?) я был отправлен, в приказном порядке, в психиатрическую больницу посёлка Винзили для комиссионного наблюдения и дальнейшего решения – забривать меня в “непобедимую и легендарную”, или же нет.
Блок был кирпичный, двухэтажный и нумеровался двусложно – 9–й – 10–й. Лет мне было девятнадцать и был я – невербальным, вне речевой фильтрации, ничего из буковок не складывал – ничего ценного в этом для меня не было. Был я – oc(c)ul(t)aris – глазным, зрительным, рисовал всякие графические иллюстрации к научно-фантастическим книжкам, идеям и фильмам, вот примеры:

А эта графическая шариково–ручечная работа носит название “НЛО–2 ” – “Вынужденная или неназначенная встреча” и появилась на свет летом 1983 года, за два месяца до дурдома, странным образом при странных обстоятельствах в неврологическом отделении железнодорожной больницы г. Тюмени.
В конце 70–х - начале 80–х годов ХХ-го века в нашей стране, в бывшем СССР, большой популярностью стали пользоваться разного рода неформальные объединения людей по различным интересам. И, кстати, этот факт свидетельствует о большой демократичности брежневской эпохи социалистического застоя, ориентированного, как ни крути, на нужды и потребности советского народа. Различные профсоюзные комитеты, клубы всяких учреждений и дворцы разнообразной культуры обязаны были совершенно бесплатно предоставлять и помещения, и время жаждущим культурной деятельности гражданам, а собираемые денежные взносы расходовались только по усмотрению неформального объединения и после решения общего членского собрания.
С 1981 по 1984 г. я активно участвовал в деятельности тюменского КЛФ (клуба любителей фантастики ) “Хронос” при ДК “Нефтяник”. Руководителем КЛФ тогда был Павел Ходаков (или Ходоков), работавший в то время в каком–то биологическом институте в качестве научного сотрудника и занимавшимся биопаразитами. И предложил он мне нарисовать то ли карикатуру, то ли художественную работу на тему случайного, непредвиденного контакта человека с летающей тарелкой и её экипажем.
Летом попал я в неврологическое отделение с диагнозом вегетососудистая дистония и прибывал в депрессивном состоянии. Пациенты в палате были разные – с нарушениями в опорно-двигательных аппаратах, с остеохондрозами различной этимологии, с другими нарушениями деятельности вегетативной нервной системы. Главврач отделения был ещё тот тип: маленького роста, в очках, с оттопыренными губами и ушами и с постоянным нервным тиком – правая половина лица и глаз всё время сокращались и подергивались.
В палате со мной жил некий пациент, который постоянно ныл о том, что у него что–то не так с левой половиной головы. Всех лечащихся он задолбал своим нытьём изо дня в день и наконец мы поинтересовались у главврача–неадеквата – чего этот тип всё время ноет? Главврач, видимо, недолечившийся шизоид, с неподдельным воодушевлением и подёргиваниями лицевых нервов сообщил нам, что ноющий субъект перенёс на ногах серьёзную травму головы и последовавший за этим менингит травматоидного характера. Вот ещё, не было радости подобное услышать, и так хреново, а вот такие новости осложняют положение навязчивыми подозрениями относительно себя самого. Чувствуете ситуацию?
Как–то вечером, в отсутствии дежурного врача, один сексуально озабоченный пациент – радикулитный вертолётчик на вытяжке, решил завязать плотные половые отношения с одной из двух оставшихся дежурить молодых медсестёр. С обниманиями, пощупываниями, целованиями, с идиотской душевной болтовней почти шёпотом и т.д. Я же в тот вечер чего–то спать не мог, нервно себя чувствовал и устроился заранее с карандашом, резинкой (стирательной), ручкой чёрной пасты и бумагой возле небольшого столика в коридоре и начал обдумывать и набрасывать сюжет. Тут–то и стартовал весь этот дебилический любовно-эротический спектакль абсурда. Эти двое откуда–то пришоркали нижними царгами в обнимку, устроились в двух шагах от меня и продолжили начатую где–то в другом месте сцену с заранее предсказуемым, но ещё не до конца реализованным результатом. Я всё слышал и наблюдал это краем глаза в течении двух или трёх часов, не переставая при этом создавать свой шедевр интеллектуально-графического искусства. То ли из-за того, что я им мешал, то ли, наоборот, они мешали мне, однако героическая упорная осада биологической крепости не увенчалась победой и торжествующим обладанием. У вертолётчика случился облом несущих винтов вперемешку с аппаратно–радикулитными нарушениями. Ну, а девица–медсестрица, прям как молодая сучка, жмущаяся к людям, в присутствии матёрых кобелей, видимо того и добивалась – облома. И хочется, и боязно, ну, натурально, сучка на сене. Один я остался удовлетворённым – шедевр графический был завершён к шести часам утра. Наверное, там, где высокие музы уселись, нет места низкорослым страстям. Идиотская, но занятная история из хлама.

Сия загадочная научно–художественно–фантастическая работа называется “Посещение” и создана была в 1982 году. Само слово “Посещение” легализовалось в моём сознании с “лёгкой руки”, или скорее языка А. и Б. Стругацких, переместилось в моё личное творческое пространство из н/ф повести “Пикник на обочине”. Некоторое время меня вдохновляла созданая в своём же пространстве воображения сюжетная осенне–дождливая городская картина. Мнились мне широкие серые слякотные улицы с многоэтажными серыми железобетонными домами, почти без стёкол, с одинокими серыми плащёво–шляпочными прохожими, пересечёнными в косую линеечку струйками осеннего моросящего дождика. А внимание моё во всей этой минорной картине заострялось на некоем сероплащёвом персонаже, прикрытом сверху старой фетровой шляпой, и озабоченном старым же, потёртым дипломатом в правой руке. Лица этого субъекта я не видел, потому что воротник плаща всегда был поднят, а наблюдал я его либо сзади, либо справа сзади. Ничем особенным прохожий человек не выделялся, кроме одного странного и непривычного обстоятельства. С каждым шагом заблокированный сам в себе дяденька отрывался от простуженного сыростью асфальта на несколько сантиметров, незаметно так, слегка подлетал, пока совсем не утверждался на невидимой упругой дорожке с пологим уклоном вверх, куда–то выше домов. Картина застывала в тот момент, когда дяденька находился уже на высоте между вторым и третьим этажами. Может быть, это была его привычная дорожка по каким–то насущным неотложным делам, а может быть, этот незаметно странный человек временно упустил из вида, временно потерял контроль над течением внешних событий окружающего мира. Не знаю. Тогда, кто же он, откуда он и куда он? Не знаю. Само обстоятельство было выше всякого сюжета. В реализованной мною работе сошлись сразу несколько параллельных сюжетных линий. Как параллельные прямые могут пересекаться додумались первыми, почти одновременно, Лобачевский и Бояи, они – гении, толдько Бояи жалко – страсти его доканали. Вот и в моём художественном пространстве, в разных точках–работах сходились всякие параллельные линии – сюжеты, такое вот нееввклидово пространство творчества. На описанную выше осеннюю картину откуда–то сверху наплыли то ли гигантские сюрреалистические зеркала, то ли циклопические прожекторы–рефлекторы-детекторы невесть откуда взявшихся пришельцев–внеземлян–энлонавтов. А в дверях изображённого железобетонного здания натурализовался, без всяких виз и без всякого вида на жительство, странного вида зеленоликий карлик с почему–то зависшей над головой то ли шляпкой, то ли конусовидной пирамидкой. До меня потом, в процессе дальнейших размышлений, дошло, что карлик есть ни кто иной как Сека Туранчокс, перебравшийся внепространственным тоннелем из н/ф художественного фильма “Через тернии к звёздам” прямиком в пространство моей работы. В свою очередь, этот карлик – Сека внесознательно символизировал всё то далёкое, непознанное, необъяснимое и, главное, случайное, что открывает нам видения горизонтов бесконечной фантазии, не обязательно человеческой. Пребывание в комиссионном блоке психиатрической больницы в возрасте девятнадцати лет хорошенько прочистило мои мозги и весьма своеобразно повлияло на тогдашнее–тамошнее-втупорнее юношеское моё восприятие реальности. Дотопал я до ворот психбольницы самостоятельно, собственными ногами, под угрозой принудительной доставки меня туда в сопровождении работников милиции. Да, зашёл я в это странное учреждение в середине сентября, а вышел (был отпущен – получил право удалиться) за два дня до Нового года – 29 декабря. И опять в моём воображении всплыли миражи и обманчивые видения какого–то светлого и счастливого полноценного будущего: с ВУЗами, высшими образованиями с бесконечным, насыщенным всякими обретениями и победами “завтра”. Но уже с каким–то своеобразным налётом то ли подозрительности и неверия на окраинах сознания, то ли порчи – окисления однобоких устойчиво стереотипных картинок. Впечатления о дурдоме были свежи и весьма оригинальны. В отделении, в котором я содержался в качестве подозреваемого в возможной психической ненормальности, около половины пациентов были именно подозреваемые. А все остальные, настоящие психбольные, с постоянной как бы резиновой слюной восьми-десяти сантиметров длиной из уголка рта, с невнятной путаной речью и с блуждающими, иногда скошенными в разные стороны, глазами. Нас, наблюдаемых, выясняли в конкретном провоцирующем отклонения окружении, однако медикаментозного воздействия не применяли. Правда, где–то в октябре месяце стали всех поголовно таскать в аппаратный блок на спиномозговые пункции, после которых приносили “домой” на носилках. Никого не спрашивали – хотят или не хотят, прав-то никаких не было, как в яслях, или в детском саду – натурально! Половину населения дурдома уже успели спинопунктировать, когда врачи объявили, в присутствии санитаров, тоже бывших больных, но, видимо, относительно удачно излечённых, что пунктировать больше не будут, так как в больницу поступили новейшие УЗИ и Эхо аппараты. И я, слава богу!, попал во вторую, более–менее, счастливую половину: побывал в работе новеньких аппаратов и на энцефалоскопии. Все дурдомовские мероприятия очевидно и были направлены на то, чтобы избавить меня и всех остальных содержащихся от ненужных и тяготящих размышлений, всяких там фантазий и непозволенных желаний. Да, мероприятия, отчасти, возымели успех в моём случае (опять случка–случай!). Но только отчасти. Видимо подсознание, борясь с внешней агрессией, обратило внимание на сам универсальный инструмент этой агрессии - вербальный гипноз и толкнуло сознание к изучению оружия универсальной войны хгоминоидов со всем окружающим и поиску возможного противоядия.

До двадцати лет моё сознание было невербальным. А в эти самые двадцать лет я зачем-то поступил учиться в университет на факультет романо–германской филологии по профилю английского языка и литературы – это была, конечно же “попытка бегства” от тягостных и липучих впечатлений, застрявших в моей голове после принудительной социальной профилактики и осквернивших моё чистое, омываемое свежим потоком наведённого воображения, сознание. Началась кипучая, пыхтящая ядовитым дымом лингвистики, работа – ковыряние в себе, и саморевизия, и “переоценка всех ценностей”, какие только у меня были. “Слово” – гадость, провокация, вынужденный (принудительный) decadence в малом круге отдельной человеческой жизни и, вообще, в большом историческом круге бытия двуногих созданий, самоназвавшихся “homo“. Всякий “decadence” неизбежно векторно переходит в “nihil”, целое – в обломки, творение – в мусор, для новых творений . “слово” – “декаданс” продолжается, реализуется “поступком”, физическим “действием” - “нигилизмом”, кой и является завершением, уничтожением источника действия – “слова” с последующим образованием обломков, осколков и “слова”, и “дела”. В великой китайской “книге перемен”, “каноне перемен” – “и цзин”, или “чжоу и” представлены графические построения – гексаграммы, состоящие из шести непрерывных, или прерывистых линий, расположенных столбиком. Каждая линия, к тому же, была олицетворена ещё и числом. Смысл линий совокупной картины гексаграммы считывался снизу вверх. Шесть линий обозначали любое явление, любое событие и делились на две группы по три линии. Самая нижняя линия символизировала зарождение причины события, или явления. Средняя линия нижней триграммы символизировала полное проявление причины, а верхняя линия – конец, смерть причины и готовность к переходу в событие – следствие. Нижняя линия верхней триграммы обозначала переход от причины и зарождение действия, средняя – полное проявление действия, третья – верхняя линия символизировала смерть - конец действия в реальности. Круг воплощения замыкался. В книге Лисевича “проза древнего Китая”, изданной в 1987 году, приводилась древняя образно–шифрованная легенда о “начале мира” – “поднебесной”. Всё начиналось с “мутного хаоса”. До начала был “мутный хаос”, затем появились из “хаоса”, родились (абстракции) “один”, “два”, “три”, затем появилось “дао”, следом возникли и “поднебесная”, и “человек”. “Человек” символизировал всё живое. Всё замкнётся “энтропией” – бесконечным усложнением инфраструктуры воплощения, с современной точки зрения, с точки зрения второго закона “термодинамики” – “тепловым хаосом”. В конечном пункте рассуждения изначальный дородовый “хаос” и “хаос” финальный должны уровняться в количестве – в бесконечности “элементалий” и слиться воедино в вечном экстазе сверхсвободной и сверхинертной “потенции” – вечный покой, хотя он и не обязателен. То, что заключено в кавычки, символизирует ограниченность человеческого восприятия, незнание и узкую функциональность так называемого “интеллекта”. А функциональность “интеллекта” и “разума” заключается в способности мозга адепта-носителя этого самого “интеллекта” к полному и эффективному усвоению социально–вербального управленческого гипноза и самогипноза. Всё это – практики властного управления рабами, рабочим двуногим скотом. Главное в подобных методиках – доведение “умов” объектов внушения до усталостного отупления хитрой казуистикой якобы идеальных, вне критики, доказательств. Все эти доказательства построены на недоказуемых, априори (изначально), допушениях. Этому правилам следуют абсолютно все гуманитарные отрасли так называемой “науки”. И чему же эти “гуманитарные науки” научают? Сначала будущего адепта проверяют на внушаемость, прогибаемость психики под напором гипнотических, разрекламированных средствами масс–информации и стереотипами социально–исторического поведения, авторитетов: как физических лиц существующих в данное настоящее время, так и исторических лиц – авторитетов в социально–управленческой и в “научной” познавательной сферах. Всякого рода критика и дискуссии, затрагивающие авторитетность внушаемых авторитетов, вообще непозволительны в период первоначального прогибания. Кто не поддаётся даже «первичному прогибанию», рано или поздно выдавливаются из “храмов знаний”, “науки” и “искусств”, их ждёт расходная периферия давимых рабов–крепостных – дойных коров. Не выдавленных, оставленных подвергают дальнейшему “научению”, внедряют в их предварительно “продавленные” мозги комплекс обрядов и ритуальных действий, призванных внедрять в низшие массы сдерживающие активность и умственное беспокойство этих масс социально–исторические галлюцинации. Сами же физические носители “власти”, будучи ещё более погружёнными в гипнотические галлюцинации, волокут на своих горбах непосильный для смертного сатанинский, бесовский груз паразитизма, подозрительности и ненависти – совершенно чуждой живой материи инфернальной разрушительной энергии, запитавшей механизм социального насилия в незапамятные мифические времена. Всё это – тьма египетская, злобная практика египетского сатанизма, утёкшего в иудаизм, а ныне надевшего шкуру овечьего христианства, вкупе с временами бесящимся тоталитарным исламом. Сатана любит кровавые пиры и трупные урожаи и вообще не ценит свои инструменты –«власть» как бы держащих и осуществляющих, награды человечкам не будет. Да, больные галлюцинацией любого превосходства над другими людьми и окружающим миром вообще не думают о “послезавтра”, их пир – “сегодня”, “завтра”- потоп. Сегодня жёсткий, закупоренный индивидуализм в окружении злобных друзей, жаждущих крови, завтра – “nihil” – ничто, распыл. Это – глубоко поразившая “души” и мозги болезнь, наверное, почти неизлечимая. Эта болезнь коверкает присущий всем живым существам инстинкт самосохранения, говорящий языком реальности и опыта о непрерывной тонкой связи всего со всем – живых с живой природой и окружающим миром вообще…

МАТЕРИАЛЫ